СЕТИслог

Рассказ о том, как с одного денди цилиндр ветром в лужу сбило

Газета «Невский наблюдатель». № 16 Август прошлого века

 

- Лежу я, значит, по обыкновению своему на тратуаре у самых домиков, - никому, значит, не мешаю, да прохожих разглядываю. А они мимо ходят, на меня, ежели презрительно, - и то не всегда глянут! А сами-то! Знали бы какими уродами мне с пьяных глаз мне кажутся. Ну да я молчу, никому фи не высказываю, бормочу себе под нос – и не разобрать, в основном, просто лежу – улыбаюсь. И вот улыбаюсь я так, улыбаюсь… Невский… Прохожие… Щеголи всякие… Деньди, леди… Фонарики горят… Красота, лето. И вдруг с одного деньди ветром цилиндр сбило и прям в лужу передо мной!

Красивый такой - цилиндр- черный, высокий, лайковой кожей обтянут… И в грязь! Ну, вы понимаете, Вытон же, аль Хаббана какая! И в грязь! Да откуда ей, окаянной луже, на Невском-то и взяться было – все ж плитами гранитными обложено. разве только я… Да и того быть не может…  Ну, в общем, упал этот цилиндр прямо в лужу передо мной и тем на меня смущение сильное навел, как на барышню тургеневскую какую! Мне б дураку вскочить, сударю-господину-франту цилиндрик протянуть, авось и денежку рублей во сто получил… Ан нет! – во мне пол-литра сивухи из рюмочной окияном-морем шумит, приливами голову дурманит. Лежу и двинуться не могу, а деньдя тем временем сам уж наклонился, перчатками белыми перед глазами блеснул и аккуратненько так, пальчиками, цилиндрик свой из лужи поднимать начал. Поднимает, значит, поднимает – и вдруг меня увидал: до того времени я, верно, ему не заметен был – вечерело все-таки, а я, по своему обыкновению, у самых домиков валяюсь, чтобы никому не мешать. Увидел он меня, значит, и остановился, голову ко мне свою напудренную повернул и так… то ли с интересом, то ли с брезгливостью смотрит. Удивил я его, в общем! Да и сам удивился, мне даже интересно стало. Смотрю на него, он на меня… Смотрю на него, смотрю и неожиданно для себя начинаю рычать. Он еще больше с удивлением и омерзеньем смотрит. И вдруг в окияне моем внутреннем точно шторм начался – я как прыгну в эту лужу на четвереньки, да давай гавкать, рычать и щеголя того за ногу стараться тяпнуть, за штиблеты его новомодные. Он аж опешил! Но природа, понимашь, свое берет – отпрыгнул. Я за ним!. Он еще дальше – я опять за ним! Хотел франтик меня было ногой пнуть, а я возьми и зубами в штиблет вцепись. Он как заверещит на весь прошпект: «Отцепись, мразь!», и тростью своей меня охаживать принялся. Ох и больно, да только я что – бывалый, ведь – держусь, прыгаю! Он меня палкой лупит, а я еще больше рычу и на него бросаюсь. Народ уж собрался вокруг – гогочут, кто меня, кто его подбадривает. Камеры подоставали, фотопараты, телефоны - щелкают, щелкают, белыми вспышками своими мигают. А меня это еще больше заводит, я уже остановиться не могу, девятый вал, просто. Я когда маленький был в галереи картину Айвазовского видел. Так и называется – «Девятый вал»! Вот тоже самое и творилось. Бросился я на толпу! Рычу... Все со смехом разбегаются – я чуть на мостовую к машинам не выскочил…

И тут прибегает наш околоточный сержант Петренко, бежит на меня и орет: «Сукин кот, Васька, сукин сын, Что б тебя, Васька. Что б тебя». Хотел схватить за загривок, да ведь он, боров усатый, неповоротливый – куда ему! Я раз увернулся, два… На третий он на меня прыгнул и всей своей тушей свинячьей к тротуару и придавил. Давит, руки крутит, ругается на чем свет стоит. А я что? – я уже замолчал, сошло с меня, лежу и ему, борову этакому, крутить не мешаю. Щелкнул он наручниками, слез с меня, схватит ручищей своей и в стенку швырнул… Стоит – отдышаться не может. Ну, кое-как успокоился. Стал в рацию свою машину кликать – да не работает она у него. Шуршит только или скрежещет. Пришлось ему по мобильнику своему звонить.

Пока он там объяснял в чем дело, толпа с фотографами расходиться начала понемногу. Хихикали, ржали... Деньди этот, мною покусанный, тоже ушел… Скоро совсем никого из свидетелей не осталось. Только я у домика связанный сижу и околоточный наш спиной ко мне стоит, курит… будто меня и нет совсем. Один раз лишь подошел, спросил – «Чо ты, совсем, мразь, рехнулся?!» И все. Прохожие не останавливаются, лишь бросят на нас взгляд, да и дальше спешат.

Наконец, и перевозка приехала, швырнули меня туда, да в участок…

- И что?

- Да, что? Продержали ночь, и отпустили, чего со мной сделаешь-то?! Да и люди там добрые. Вот тот же Петренко – я его свиньей называю, а он ведь меня и не бил сильно, даже в участке, не издевался. Только, когда другим околоточным рассказывал,  все псом меня шелудивым называл и Куликом. Да мне на это теперь обижаться грех…

- А денди? Он разве в суд не заявил?

- Смеешься, милая?! Деньди! Куда ему там, чтоб потом все пальцем показывали и говорили, вот его бомж искусал. Я ж где-то слышал, было уже такое. Мужик какой-то, художник, людей кусал. Странный, право, народ – художники эти. Нарисовал бы лучше собачку, я ведь этих тварей люблю…

Деньди! Деньди! Да я,  ежели хочешь знать, сам деньди…